117
Близкая дружба Саган с Сартром, скрасившая последние дни великого экзистенциалиста началась, когда он окончательно потерял зрение. Сколько тепла и нежности подарили эти двое друг другу. Хотя, кажется, что более разных людей трудно было найти.
В некрологе, опубликованном в день похорон Сартра, скажут: “Он был нашим Жан Жаком Руссо”. Что можно ещё добавить? Очень высокая оценка Сартра – и человека, и писателя. И его влияния на умы современников.
Примерно в это же время Франсуаза запишет: “Когда я думаю о своем прошлом, то испытываю головокружение”.
Но было и общее. Возможно, это можно назвать восприятием жизни. Сравните:
«Жизнь – это как волны в море. Одна несёт вверх, другая вниз.! (Ф. Саган, «Немного солнца в холодной воде»)
«И раз! – море поднимается, и два! – оно опускается; это так приятно – плевать на всё.» (Ж-П. Сартр, «Дороги свободы»)
А ещё – их обоих всю жизнь сопровождали скандалы.
Девятнадцатилетняя Франсуаза начала свою карьеру писателя со скандального романа «Здравствуй, грусть» Пуритане плевались в её сторону, но многие отдавали должное её таланту, смелости, психологической точности и честности её произведения
Она не только смело писала – она жила так. Если езда в автомобиле, то на предельных скоростях, потому что «скорость – не признак жизни, не вызов ей, а порыв к счастью». В её жизни – несколько автомобильных аварий, травмы, которые лечились по-быстрому: лежать в больницах подолгу – не в её характере. Специальные мази и обезболивающие сделали её зависимой, от этой зависимости она не избавилась до конца своих дней.
Она была азартным, отчаянным игроком – всё или ничего. Однажды выиграла сумму, которой хватило на покупку виллы, другой раз проиграла всё! То есть, абсолютно: недвижимость, имущество, банковские счета, но… В тот же вечер отыграла всё, оставшись с небольшим, чисто символическим долгом. А уходя из казино, на реплику сопровождающего, заметившего, что вечер выдался напряжённым, бросила небрежно: «О-о, откуда вы это взяли? Ведь игра – это удовольствие, не правда ли?»
Когда Сартр окончательно потерял зрение, он перестал писать. Это была трагедия. К тому же, его экзистенциализм подвергался жёсткой критике. Именно в этот момент Саган через «Эгоист» пишет ему открытое письмо поддержки по форме – признание в любви, хотя ни одному её мужчине не посчастливилось получать такое – она боялась показаться нелепой. «А сейчас готова пренебречь этой опасностью показаться смешной, тем более что Вас лично такие соображения никогда не волновали – Вы просто были намного выше всего этого.» Публичное письмо вызвало шквал сплетен и пересудов. Вспоминали о их разнице в возрасте (ровно 30 лет, день в день: Сартр родился 21 июня 1905 года). Одни гадали, возможны ли между ними сексуальные отношения, другие утверждали, что отношения между ними не только возможны, но и существуют… Так устроена пошлость, не понимающая, что она – пошлость.
Дальше процитирую, потому что лучше Саган не расскажешь: «Потерявшему зрение Сартру прочитали мое письмо, после чего он попросил меня о встрече и пригласил поужинать тет-а-тет. Я заехала за ним на бульвар Эдгара Кине – всякий раз, когда я прохожу там теперь, у меня сжимается сердце. Мы направились в «Клозри де Лила»: я держала его за руку, чтобы он не упал, и заикалась от робости. Думаю, мы составляли самый курьезный дуэт во всей французской литературе…
Мы ужинали наедине раз в дней десять. Я заезжала за ним, а он уже ждал меня у входа… и мы удирали, как воры, кто бы ни был тогда у него…
Должна признаться: вопреки тому, что рассказывали и вспоминали о последних месяцах жизни Сартра его близкие, лично я никогда не ужасалась и не была подавлена, видя, как он ест. Правда, ему не удавалось сразу донести вилку до цели, но это потому, что он ослеп, а не из-за старческого маразма. Я очень сердита на людей, которые в своих статьях, книгах жалели его, огорчались по его поводу или же презрительно отзывались о наших трапезах. Пусть бы они лучше закрыли глаза, если это оскорбляло их эстетическое чувство, и слушали его голос – веселый, бодрый, мужественный, – услышали бы, как свободно он излагает свои мысли…
Он говорил, что ему нравилось в наших отношениях: мы никогда не обсуждали других людей, в том числе и наших общих знакомых. Он сравнивал наши разговоры с разговорами пассажиров на перроне вокзала… Как же мне его не хватает. Я любила держать его за руку, а он при этом поддерживал во мне присутствие духа.
Любила делать то, что он мне велит, и мне было наплевать на его неловкость ослепшего человека.
Я восхищалась тем, что он сумел пережить свою страсть к литературе. Любила ездить в его лифте, возить его на прогулку в машине, разрезать ему мясо в тарелке, пытаясь наполнить весельем те два-три часа, которые мы с ним проводили вместе, любила готовить ему чай, тайком приносить виски, вместе с ним слушать музыку, но больше всего любила слушать его самого. Мне было невыносимо оставлять его одного перед дверью дома, где он жил, и видеть, что его глаза как будто печально смотрят мне вслед.
Хотя мы каждый раз договаривались о следующем свидании и встречались часто, всякий раз у меня было впечатление, что мы больше не свидимся, что ему надоели… я и мой детский лепет. Я боялась, как бы с нами что-нибудь не стряслось – с ним или со мной.
Впоследствии я была, разумеется, возмущена постыдными рассказами о Сартре, якобы впавшем в маразм, сфабрикованными людьми из его ближайшего окружения, я отказывалась читать их воспоминания, зато я не забыла его голоса, смеха, его ума, мужества и доброты. Вряд ли я когда-нибудь оправлюсь от удара, каким стала для меня его смерть. Потому что порой не знаю, что мне делать. Что думать. Потому что, кроме этого мужчины, сраженного бедой, нет никого, кто мог бы меня понять, наставить на путь истинный, никого, кому бы я могла верить…»
(из эссе “Память о лучшем”)
