Рыцарь без страха и упрёка. Михаил Леонидович Лозинский

151

Выбрала Лозинского, всегда покоряли легенды о нём и Ахматовой: Михаил Леонидович всю жизнь в каждый день рождения Анны Андреевны по-рыцарски отсылал ей букетик цикламенов.

Или вот ещё Лозинский и Гумилёв были с юности дружны. В 1921, когда на Гумилева завели расстрельное дело, в его квартире была устроена засада, новость о засаде быстро распространилась среди их знакомых. Предупредили и Лозинского, но вместо того, чтобы поступить, как многие, Лозинский прямым ходом отправился на эту квартиру и, войдя, поцеловав руку хозяйке дома, спросил ровным голосом: «Дома ли Николай Степанович?» Этот его поступок нельзя объяснить с точки зрения здравого смысла… Но загадка, тайная пружина поступка, до сих пор не даёт покоя.

А вот ещё, уже смешной, случай. Запись в дневнике Корнея Чуковского от мая 1919 года: «Нет, это не должно умереть для потомства: дети Лозинского гуляли по Каменноостровскому — и вдруг с неба на них упал фунт колбасы. Оказалось, летели вороны — и уронили, ура! Дети сыты — и теперь ходят по Каменноостровскому с утра до ночи и глядят с надеждой на ворон».

Сколько их, невидимок рядом со своими известными собратьями по цеху.

Когда рассматриваешь портреты где изображён Лозинский в разные годы жизни, обращаешь внимание: на них будто два разных человека. Вспоминается легенда о картине Леонардо да Винчи «Тайная вечеря», вернее об одной из её загадок. Образы Иисуса и Иуды писались с одного натурщика с разницей в несколько лет. Однажды в церковном хоре Леонардо увидел молодого певчего, его лицо поразило художника своей чистотой и одухотворённостью, и он, для создания образа Христа, пригласил юношу позировать ему. А найти подходящего лица для создания образа Иуды он долго не мог. Наконец, спустя несколько лет, он увидел бездомного нищего, удивительно подходящего для этой цели. Когда нищий вошёл в мастерскую художника, то вспомнил, что раньше уже был здесь и с него писался образ Иисуса. Леонардо был поражён, как изменилось от пережитого лицо певчего.

Перед нами два портрета М.Л. Лозинского – между ними целая жизнь.

Здесь он красивый блестяще образованный молодой человек, в котором чувствуется порода ( я не о его дворянстве сейчас говорю, а о семейном воспитании и отношении к образованию): в 1904 окончил с золотой медалью 1-ю петербургскую гимназию; занимался в Берлинском университете; закончил юридический факультет Петербургского университета; там же прослушал курс историко-филологического факультета. До революции многократно бывал за границей, владел девятью языками.

С 1911 года круг его знакомств – акмеисты. Друзья-поэты утверждают, что в его жилах вместо крови – поэтическое вдохновение. Он непременный участник “Цеха поэтов”. Издаваемый ими журнал “Гиперборей”, выходит с непременным издательским участием Лозинского, все десять номеров. С 1914 года становится секретарем “Аполлона” Сергея Маковского. Окунается с головой в водоворот поэтической жизни. Ему посвящает стихи Ахматова, он и сам пишет стихи, согласно канонам акмеистов. Вот одно из них:

“Белая ночь”

Горят отдаленные шпили

Вечерних и светлых соборов,

И медля, и рея в сияньях,

Нисходит к зеркальным каналам

Незримая в воздухе ночь.

Печаль о земле озарили

Моря просветленных просторов,

И нам, в наших смутных блужданьях,

Так радостно — сердцем усталым,

Усталой мечтой изнемочь…

Безумная ночь опустилась

Над пепельно-нежной Невою,

И крылья торжественных ростров,

И легкие мачты — как тени,

Как сны, отраженные в снах.

И все, что прошло, только снилось,

Мы снова, как дети, с тобою,

Мы — светлый, затерянный остров

В спокойных морях сновидений,

Мы — остров на светлых волнах.

В 1914 г. начал работать в Публичной библиотеке в качестве библиотекаря и консультанта. В 1916 г. опубликовал сборник стихов “Горный ключ”.

Далее революция… и биография Лозинского делает невероятный зигзаг.

Мать сестра, брат эмигрировали. Он остался, назвав этот свой поступок “исторической миссией”. Позднее, в письме брату, он так это объяснит: “В отдельности влияние каждого культурного человека на окружающую жизнь может оказаться очень скромным и не оправдывающим приносимой им жертвы. Но как только один из таких немногих покидает Россию, какой огромный он этим наносит ей ущерб: каждый уходящий подрывает дело сохранения культуры; а ее надо сберечь во что бы то ни стало.” Но несмотря на свои убеждения Лозинский остаётся чужаком. Ученик Михаила Лозинского, поэт-переводчик Игнатий Михайлович Ивановский, рассказывает, как Лозинского “… вызвали в Чека и задали вопрос:

— Юденич близко. Скажите честно, если в Петрограде начнутся уличные бои, на какой вы будете стороне?

— Надеюсь, что на Петроградской, — ответил Михаил Леонидович и был, под общий смех, отпущен.

Тогда это было еще возможно”

Конечно, возможно и то, что это только легенда, но сама реакция задержанного, остроумная игра слов – это, бесспорно, было в характере Лозинского.

5 августа 1921 года Лозинский попал в засаду в Доме искусств, в комнате арестованного Николая Гумилева. Подробности этой истории я излагала в начале рассказа, сейчас только добавлю. До вечера он сидел в комнате вместе с Гумилёвым и его женой, затем их отвезли на Гороховую. Следователь допрашивал его об его отношении к Гумилёву (друг с детства), о взглядах Гумилёва (о политике не говорили), о собственных взглядах Лозинского (определил себя как “филологический демократ”, т. е. как человек, относящийся с уважением к народу, носителю языка, который он изучает).

— Ваше счастье, – сказал следователь,- что Вы попали на меня. Другой следователь посмотрел бы на это дело серьезнее. В будущем будьте осторожнее.

Следователь лукавил. Счастье Лозинского было в том, что он считался задержанным, а не арестованным по ордеру. К тому же родственники через знакомых вышли на влиятельного сотрудника ЧК, который и позвонил по телефону, чтобы Лозинского отпустили.

Потом был ещё арест. В ноябре 1927 года. За год до этого на I заседании Комиссии по изучению перевода он скажет в заключительном слове: “Вот те мысли, которые руководили мною, когда семь лет тому назад я, следуя дружеским настояниям Николая Степановича Гумилева, пытался организовать во “Всемирной литературе” студию стихотворного перевода”. И на этот раз обошлось, выпустили через 17 дней.

Затем была чистка соваппарата в 1929 году. Вот несколько ответов Лозинского из протокола Рабоче-крестьянской инспекции, сохранившегося в Санкт-Петербургском центральном государственном архиве литературы и искусства.

ВОПРОС: Как Вы отнеслись к попыткам интеллигенции игнорировать Октябрь

ОТВЕТ помолчав: Это крупное событие, которое пришлось пережить, я принадлежал к типу созерцателей. Человек, в стороне стоящий. Мне не стоило труда и внутреннего перелома понять, что здесь делается на глазах история и люди, которые подтолкнули, этот курс был курсом исторически верным.

ВОПРОС: Как Вы отнеслись к волне противодействия революции.

ОТВЕТ: Я не сочувствовал, я видел, что ничего не выйдет, слишком силен толчок. Исторически это неизбежный толчок.

ВОПРОС: Поскольку Вы здесь, как Вы относитесь к эмиграции, в частности Ваш брат — эмигрант.

ОТВЕТ: Да, но он не политик, он просто ученый, не имею сейчас с ним сношений и его мнения не знаю.

ВОПРОС: Считаете ли Вы эмиграцию врагом СССР.

ОТВЕТ: Да, конечно врагом.

Для него честь и честность – слова одного ряда. Ни в чём не покривил душой, правда, допустил остроумную игру смыслов.

Несмотря на некую двусмысленность ответа об СССР и эмиграции, в личном деле сотрудника ГПБ М.Л. Лозинского есть документ, где в графе “Проходил ли чистку госаппарата ГПБ V–VI — 1930” отмечено: “Считать проверенным”. Однако сей документ не избавил Михаила Леонидовича от постоянных обысков и суда. В 1932 его осудили на три года условно за антисоветскую агитацию и пропаганду, каковыми посчитали его работу со студентами-студийцами. Помогла Лозинскому (через М. Горького) избежать ареста, суда и ГУЛАГА Екатерина Павловна Пешкова, к которой обратилась жена поэта и переводчика – Татьяна Борисовна.

Получить реальный срок и исчезнуть навеки он мог после убийства Кирова. 10 марта 1935 г. Михаил Лозинский был уволен из библиотеки — семья его попадала в так называемый “Кировский поток”- массовое выселение дворян из Ленинграда. Но студенты I курса физического факультета ЛГУ – юные влюбленные восемнадцатилетний Никита Толстой и девятнадцатилетняя Наташа Лозинская спешно зарегистрировали брак. Это дало основание близкому к верхам А.Н. Толстому ходатайствовать об исключении Лозинских из печального списка.

Небольшое отступление. Внучка Лозинского рассказывала: «Поначалу брак был фиктивным. Каждый ещё несколько лет жил в своей семье, поскольку оба были слишком юные. А затем в этом счастливом браке было семеро детей». Одна из девочек, рожденных в этом браке, известная телеведущая Татьяна Толстая.

Когда его отпустят (этих дней, проведённых в тюрьме, до конца своей жизни Михаилу Леонидовичу хватит с избытком), он признается, что “настаёт время, когда говорить своим голосом опасно”. И в то же время напишет родным: “Конечно, жить в России очень тяжело, во многих отношениях. Особенно сейчас, когда все увеличивается систематическое удушение мысли. Не ibi patria, ubi bene (“Где хорошо, там (и) родина”), но служение ей — всегда жертва. И пока хватает сил, дезертировать нельзя. <…> Если все разойдутся, в России наступит тьма, и культуру ей придется вновь принимать из рук иноземцев. Нельзя уходить и смотреть через забор, как она дичает и пустеет. Надо оставаться на своем посту. Это наша историческая миссия…”

Потом был упорный труд над «Божественной комедией» Данте, Сталинская премия и … важная привилегия: лауреатов Сталинской премии не обыскивали.

Лозинский много работает над переводами западной классики. В его переводе в СССР выходят произведения таких классиков, как У. Шекспир, Р. Б. Шеридан, Ж. Б. Мольер, М. Сервантес, П. Корнель, Лопе де Вега, Р. Роллан, Ш. Бодлер… Переводит он и восточных поэтов, таких, как Фирдоуси, Саят-Нова, Н. Бараташвили.

Редактировал и помогал с трудностями перевода молодым (и не очень молодым) переводчикам. Друзья прозвали его Петронием. Это имя римского поэта, известного своей универсальной образованностью и непогрешимым вкусом, подошло Лозинскому как нельзя лучше. С неумолимой объективностью Лозинский разрешал спорные вопросы переводов, и обе стороны заранее считали его приговор окончательным.

Вглядитесь в это лицо.

Рыцарь без страха и упрёка, он выдержал все испытания жестокого века. 31 января 1955 года его не стало. На гражданской панихиде в Союзе писателей о нём скажут: “В жизни Михаила Лозинского не было ни одного коварного, ни одного лицемерного поступка, ни одного темного пятна”.